| Смотреть всю колонку
Смех или грех
Греховен ли смех? И где граница между смешным и пошлым, смешным и кощунственным?
Я считаю, что кощунство никогда не может быть смешным. Кощунство выходит из демонической природы, а дьявол не творец. Кощунство нападает. В нем сквозит ненависть.
Разряды смеха разнятся. Есть юродивые. Есть скоморохи. И те и другие не имели барьеров в осмеянии. Если скоморох - это профессия, тогда он не юродивый. То есть он не правдоискатель.
Пустое смехотворство, конечно,грех. Не потому, что сам смех греховен. Греховна внутренняя пустота. Если предмет смеха - ужимки и кривляния. Такой смех обезличивает и шута, и публику.
Есть злой смех. Смех самооправдания. Смех Рабле, человека, ставшего священником и монахом ради пропитания, и возненавидевшего не себя за эту ложь, а почему-то Церковь.
(Продолжить)
Есть ли смех в Евангелии? Как шутовство и издевка, конечно, нет. Но как изобличение лжи, конечно, есть. Чтоб развенчать годами канонизированную ложь, иногда требуется смех.
Господь отвечает насмешкой фарисеям, осудившим апостолов за вкушение пищи неумытыми руками: «То, что входит в уста, афедроном исходит». Происходит резкая десакрализация.
Апостол Павел не раз позволял себе тот же прием.Он пишет коринфянам: «Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии».
Каков смех в художественной литературе? Кого, что и как он разоблачает?
Зощенко высмеивает не поэтов, врачей, иностранцев, аристократов. Он высмеивает своего героя. Гегемона. Нового хозяина и законодателя, который всегда судит обо всем своей пошлой меркой.
Он высмеивает пламенные дела. Дела эти пламенны настолько, насколько и бесполезны. Ярко демонстрирует, что восхождение на Казбек или фигуры высшего пилотажа - пошлость.
Он смеется над обществом, отвергшим поэзию и поэта и заменившим их футболистом и футболом. Якобы это полезней.
Конечно, он задевает иинтеллигента. Спрашивая как бы его: «А что в тебе изменил Пушкин и сделал ли тебя лучше университет? Или ты просто почище одет»?
Юмор ранних произведений Чехова зиждется на осознании значительности жизни, понимании, какой она должна быть в идеале и безнадежной ее пустоты в действительности.
Но этот смех его безобиден и незлобив. Он не обличает кого-то, а предлагает заняться собой. Он ставит под сомнения чье-либо право негодовать, если тот не умеет для начала просто любить.
Чехов не навешивает ярлыков, чтоб было понятней читателю. Он слишком художник чтоб сочинять и выдумывать. Он не принадлежит какому-либо политическому «приходу».
Высокая проба юмора достигается отсутствием водевильной пошлости, которая в свою очередь как плесень может появиться от высокомерия автора, выписывающего рецепты спасения мира.
«Смех сквозь слезы» и горькая гражданская сатира известных классиков не сделают столько пользы для души, как сострадающий чеховский юмор, облегчающий душу и вливающий в нее бодрость и надежду. Потому что нет в его юморе науськивания и натравливания.
Ведь даже обличение в Евангелии Господом фарисеев никогда не было знаком их отвержения. Достаточно вспомнить образ старшего сына в притче о блудном сыне. Он олицетворял фарисеев, но отец ждет и его покаяния.
Как здесь не вспомнить святоотеческое наставление: «Не можешь обличать с любовью, лучше не обличай». Да и сами святые отцы обличали сначала самих себя. Но обличение не всегда гнев.
Молодой монах, поселившийся в Кельях, пишет письмо своей семье: «Я нашел место, идеальное для тех, кто, подобно мне, ищет уединения. Их тут целые тысячи...»
Молодой монах удивленно говорит настоятелю: «Отче, ты чистишь свои башмаки»? Авва отвечает: «С тех пор, как я настоятель, я не могу чистить чужие.»
Добрая улыбка сочувствия лучше всякого обличения. Это лучшее лекарство. Недаром предшественники египетских монахов отшельники иудеи назывались – терапевты.
---
Протоиерей Александр Рябков
2010-11-28
|
